Первое письменное упоминание о Черевковской волости относится к 1519 году: «12 августа 1519 г. писцы великого князя дали грамоту Михалю Кузьмину сыну Пенегину да Проне Елеину на Боровикову роспашь да Ильину Едому в Черевковской волости…» (Акты Синодального Архива). Какие-либо другие документы XVI в., повествующие о Черевкове, к сожалению, не сохранились.
Современники называли XVII век смутным и бунташным, историки – богатырским, переходным, трагичным, веком утерянного равновесия. Во множестве этих характеристик — отражение разнообразных проявлений реальной истории столетия. Это произошло потому, что в отечественной истории XVII век стал переломным, когда в самих основах общества зарождались и прорастали новые отношения, разделившие Русь Средневековую и Россию Новую. Происходило это в противоборстве, во взаимном отчуждении или, напротив, в приспособлении и сосуществовании “старины” и “новизны”. Отсюда внутренняя напряженность XVII столетия, которое открылось Смутой и заканчивалось первым, еще достаточно робким преобразовательным движением. В этом смысле столетие было как бы изначально “обречено” на бурную историю.
Первое комплексное описание Черевковской волости, дошедшее до нас, дает “Писцовая книга 1626 г. писца Никиты Вышеславцева и подьячего Аггея Федорова”. Уже тогда в состав волости входило
“193 деревни да починка живущи…, а в них 2 двора монастырских, 2 двора поповых, двор дьяконов, двор дьячков да 435 дворов крестьянских, а людей в них 567 человек”
Учитывалось только мужское трудоспособное население. Деревни вытянулись узкой полосой на 30 с лишним километров вдоль левого берега Северной Двины. Границы волости на севере начинались с деревни Фоминской и заканчивались на юге деревней Ситковской. Черевково было важным торговым местом на пути сплава грузов в Холмогоры и доставки их вверх по течению: в Устюг, Сольвычегодск и Вологду.
Основное население составляли черносошные, то есть государственные крестьяне, которые занимались землепашеством и скотоводством, охотой, рыболовством, торговлей и ее обслуживанием. Черносошные крестьяне издревле были юридически свободными, в своей хозяйственной деятельности самостоятельными и независимыми. Базой независимого крестьянского хозяйства и основой свободы черносошного крестьянства было свободное пользование средствами производства землей и промысловыми угодьями.
Известный дореволюционный историк П. А. Соколовский подметил особенности землевладения северных общин, которые предоставляли своим членам “полную свободу в распоряжении доходом от земли”, “право делить ее на части, передавать наследникам, меняться своей землей, закладывать, отдавать в наем и даже отчуждать посредством дарения и продажи, с тем лишь подразумеваемым условием, чтобы участок оставался во владении общины”.
Черносошный государственный крестьянин совершенно определенно осознавал свое место в общественном устройстве. Как справедливо отметила Е. Н. Швейковская, это выразилось “в хорошо известных по литературе выражениях, которые сводятся к следующему: земля — “Божья да государя великого князя, а роспаши и ржи наши”, “царева и великого князя, а моего владения”, “государева” или “государева царева вотчина, а мое владение”. Все они суть вариации одной содержательной формулы: земля (деревня) — владение крестьянина, аккумулировавшее его труд (роспашь, ржи); земля — великого князя, государева…; земля — Божья…”. Как видно, в миросозерцании свободного северного крестьянина, в его отношении к власти и земле существовали три уровня: крестьянин — государь — Бог (от предельно конкретного до вселенски абстрактного). Все остальное: церковные власти, воевода и пр. — представлялось ему пусть необходимым, но далеко не обязательным.
Огромное значение для формирования свободного самосознания северного крестьянина имели демократические формы местного самоуправления, лишать которых черносошных крестьян не стал даже Иван Грозный. Демократический характер отношений на Севере берет свое начало от Новгородской республики, выходцы из которой составили костяк населения Поморья и прилегающих к нему областей.
Высшим органом управления волости был волостной сход, выполнявший две функции: выбор должностных лиц волостного самоуправления и “разруб” — раскладку налогов и других сборов между членами волостной общины.
На сходе выбирался сотский, пятидесятский и десятские. Главная обязанность аппарата сотского состояла в выполнении полицейских обязанностей. Ему надлежало “всякому в своей сотни и пятидесятни и десятни беречи того накрепко, чтоб у них… в волостях… татей и разбойников или к кому лихим людем приезд и корчем, и ябедников, и подписчиков, и всяких лихих людей не было”. Аппарат сотского доходил до каждого крестьянина волости; десяток, как первичная, вероятно, круговой порукой связанная группа, был основой общественной административной жизни волости. В выборных списках обычно поименно определяется состав каждого десятка, в котором могло быть и не десять дворохозяев, а восемь и девять.
В Черевковской волости в 1688 г. было четыре сотских: Даниил Карпович Оксенов, Тимофей Иванович Холмов, Илья Иванович Коровкин и Иван Григорьевич Медуницын. Кроме того, имелось 39 десятских.
Аппарат управления регулярно обновлялся. В 1690 г. сотскими были избраны Григорий Семенович Погадаев, Иван Григорьевич Медуницын, Петр Иванович Безруких и Михаил Гаврилович Петровых. Как видно, ротация была радикальной: из 4 сотских, действовавших в 1688 г., свою должность к 1690 г. сохранил только И .Г. Медуницын.
Функции сотского сближают его с волостным старостой, как иногда и называется сотский в документах. Аналогичным способом избирался и староста. Его обязанностью были сбор средств на осуществление волостных дел и предприятий, представительство волости перед властями (наместником, в суде), сбор и отправка податей.
На сходе также выбирался волостной земский судья и причт приходской церкви: священник, дьякон, пономарь, трапезник, просвирница.
Выборным лицом был и церковный староста. Хотя его обязанностью было ведать хозяйственной стороной церкви, но иногда как лицо, избранное волостью, он играл роль старосты волостного (ему подавались явки, он участвовал в судебных заседаниях и т.д.). Из документов видно, что церковный староста менялся реже, чем остальные должностные лица. В 1688 г. в Черевкове было 2 церковных старосты: Степан Васильевич Рагозин и Петр Степанович Спиридонов. (Количество церковных старост определялось, по-видимому, двухклирным составом черевковского церковного причта, то есть наличием двух штатных священников).
Важной фигурой являлся так называемый “разрубной целовальник”, ведавший разрубом — раскладкой налогов по дворам.
Разрубной целовальник избирался сроком на один год. Как правило, выборы проходили накануне 1 сентября (Семенова дня) — Нового года в допетровское время. В разрубные целовальники избирался надежный, честный и достойный человек. Так, в 1630 г. черевковский волостной сход, избирая разрубного целовальника, констатировал в итоговом документе: “излюбили есмя и выбрали… в данные разрубные целовальники на нынешний… год с Семеня дни да до Семенова ж дни человека добра, душою пряма и животом прожиточна Томила Ананьева сына Дмитрова”.
Волость нанимала, а значит, и избирала “низший” аппарат управления — писца (земского дьяка) и других лиц. Так обстоит дело с первой функцией волостного схода. Он формирует волостной аппарат, он же принимает и отчет о деятельности выборных лиц (правда, документы говорят лишь о финансовых отчетах).
Второй важнейшей стороной деятельности волостного схода была раскладка налогов и различных волостных поборов. Раскладка в волости происходила, конечно, не без столкновения различных интересов. Само решение о принципе раскладки (по “головам”, по “животам”, по “земле”) принималось, вероятно, нелегко. По-разному обеспеченные дворохозяева могли предпочесть один способ раскладки и отвергнуть другой. Например, тот у кого много земли, мог добиваться поголовной раскладки. Даже правительство понимало опасность попыток богатой верхушки переложить тяжесть платежей на бедняков. Оно официально требовало (в грамотах, сотных, писцовых книгах), чтобы “промеж себя [крестьянам] … во всяких государевых податях считатися, смотря по своим животам и по промыслам…, а класти им меж себя на лутчих людей побольшее, а на середних по середнему, а на молотчих поменьши, а лишка им на молотчих людей не класти, чтоб оттого молотчие люди не разошлися”. Демократический принцип раскладки платежей в волости гарантировал, видимо, от явных злоупотреблений. В частности, разверстка платежей шла все-таки или по “животам”, или по “землям”, хотя это было и невыгодно волостной богатой верхушке.
Волостное самоуправление осуществляло и важные хозяйственные функции: владея определенной территорией, волость через свои выборные органы вела общий надзор за ее использованием. Такие меры волости, как сдача запустевших земель на льготу (использование их в течение определенного времени без налогообложения), припуск запустевших деревень к живущим, сдача пашни в одной деревне для пашни наездом из других деревень, наконец, продажа земли преследовали, в первую очередь, хозяйственные цели. Ликвидация пустоты улучшала землепользование, так как любая пустота в деревенских полях пагубно отражалась на обрабатываемых участках. На пустующих наделах вырастали сорняки, кустарник, лес, ухудшались дороги, дичали покосы, зарастали лесные угодья. Избегать негативных последствий пустоты для земледельческого хозяйства и стремилась волость, проводя мероприятия по ее оживлению.
По Судебнику 1589 г., по границам волости должны быть проложены осеки, которые отграничивали ее территорию от “вопчих лесов”, сооружены изгороди из жердей между деревнями и вокруг отхожих пашен. За всем эти должна была следить волость. Дороги на своей территории также строила и ремонтировала волость. На всех дорогах (по ст. 224 Судебника) зимой на открытых местах (“по рекам”) предписывалось ставить вехи, убирать в лесах сваленные деревья, расчищая дорогу на ширину в полторы сажени (3 метра), строить мосты той же ширины, устраивать проезды через изгороди. Если проезжающие несли урон, то он взыскивался с волости или с деревни, по чьей земле пролегала неисправная дорога.
Территориальная власть волости проявлялась не только в хозяйственной деятельности. Защита территории волости от посягательств на нее — важная задача выборных органов. Независимо от того, в чьих руках находилась земля (в руках отдельных крестьян или всей волости), волость выступала на ее защиту единым фронтом. Документы, возбуждающие дело, составлялись от имени выборных старост, сотских и большого количества рядовых крестьян. Представители волости выступали в суде в качестве свидетелей, старожильцев, оценщиков и т.д. Расходы по судебным искам волость несла тоже сообща.
Права волости в целом на землю признавало и правительство. Правительственное описание земель всегда проводилось в присутствии выборных представителей волости. От волости представлялись требующиеся документы, она предъявляла претензии и жалобы.
В 1626 г. на Черевковском погосте высилась деревянная шатровая “о пяти верхах” Никольская церковь. Здание Никольского храма включало также три придела: пророка Ильи, мучеников Фрола и Лавра и Георгия Победоносца. Рядом находилась теплая зимняя церковь, освященная во имя архиепископов александрийских Афанасия Великого и Кирилла, в которой был также придел во имя священномученика Власия Севастийского. “А в церквах образы и книги, и свечи, и ризы, и сосуды церковные, и колокола, и всякое церковное строение мирское”. Рядом располагалось кладбище, занимая участок 30 х 30 саженей (60 х 60 м).
Приходская церковь являлась неотъемлемым элементом духовной и общественной жизни волости и пользовалась ее покровительством. Стоящий на волостном погосте храм символизировал не только идеологическое единство волости, но и служил материальным выражением общих забот. Каждый крестьянин волости знал, что построен он по инициативе его предков, воздвигнут миром, что утварь, иконы, книги в нем – “все мирское”, что причт нанят волостью, что в трапезной, примыкающей к церкви, хранится волостной архив, происходят собрания, суды, дознания. Знал он и то, что земля, на которой стоит церковь, волостная, что церковный причт получил землю для пашни от волости и сам ее обрабатывает. Если церковь умножала свои владения через покупку, вклады, то и этими землями, как и всей хозяйственной стороной церкви, ведал церковный староста, выбранный волостью; он же представлял церковь как юридическое лицо. Все церковные поземельные акты совершались от имени волости. На имя церковного старосты и всю волость или приход писались порядные (договоры на аренду), а порядчики обязывались платить празгу (арендную плату) церкви и волости. Во всех этих формулах запечатлено сознание общности церковных земель с волостью.
На церковь была возложена обязанность просвещения населения. Духовенство активно участвовало в обучении крестьянских детей грамоте. В решениях Стоглавого собора 1551 года содержалась специальная глава “О училищах книжных по всем градом”, которая предписывала
“…протопопом и старейшим священником и со всеми священники и дьяконы, кийждо во своем граде, по благословению своего святителя избрати добрых духовных священников и дьяконов и дьяков наученых и благочестивых, имущих в сердцах страх Божий, могущих иных пользовати, и грамоте бы, и чести и писати, горазды были. И у тех священников и у дияконов учинити в домех училища, чтобы священники и дияконы и вси православные християне в коемждо граде предавали им своих детей в научение грамоте, и на научение книжнаго писания, и церковнаго пения, и псалтырнаго чтения налойнаго, и чтоб священники и дияконы и дьяки и выбранныя, учили своих учеников страху Божию и грамоте, и честь и петь, со всяким духовным наказанием… А учили бы есте своих учеников грамоте довольно, сколько сами умеют.”
В 1626 г. священниками Никольской церкви был Григорий Дмитреев, проживавший в деревне Дмитровской, и Федор Карамзин, который жил в деревне Леонтьевской. Кроме них, в церкви служили дьякон Михаил Михайлов, дьячок Аникей Трофимов, пономарь Бессон Федоров Чубаров, трапезник Федор Васильев и просвирница Авдотья. Церковным старостой являлся Некрас Федоров.
В 1688 г. в церкви служили священники Афанасий, Михаил Сергеев и дьякон Яков.
В 1693 г. архиепископ Великоустюжский и Тотемский Александр своей перехожей грамотой благословил переход священника Уфтюжской волости Герасима Трофимова на службу в Черевковскую церковь.
Кроме того, в деревне Кухтеревской был небольшой Троицкий монастырь, подчинявшийся одной из известнейших на Севере Антониево-Сийской обители. В монастыре была холодная Троицкая церковь и теплая – Благовещенская. В них служили монахи Сийского монастыря священник Иона и старец Иннокентий.
Церкви и монастыри платили церковную дань и пошлину. О величине доходов Никольской церкви и Троицкого монастыря можно судить по записи в “Книге сбора церковной дани, десятины и пошлин с монастырей, и церквей на Устюге и в Устюжском уезде” 1625 г.:
“Из Черевкова никольские попы дани платят 150 бел, объезду 20 алтын, за корм десятилнику 5 бел, людям 2 белки, пошлин десятилнику 8 алтын 2 деньги, давотчику пошлин 4 алтына, объезду 4 алтына 2 деньги, писчая белка, за корм алтын; и всего 3 рубля 16 алтын 4 деньги.
Из Черевкова же троицкий поп дани платит за все пошлины оброком 6 алтын 4 деньги”.
В переводе на более понятную современную денежную систему Никольская церковь платила в архиерейскую казну 3 рубля 50 копеек, а Троицкий монастырь всего-навсего 20 копеек. И это не случайно, потому что Никольской церкви принадлежали, например, три торговые лавки и один амбар, который церковным старостой Некрасом Федоровым сдавался “приезжим людям”. Как торговые лавки, так и амбар приносили определенный доход храму, с которого тот и платил достаточно высокие пошлины.
На погосте рядом с Никольской церковью стояли четыре “кельи”, где жили “нищие старицы, от церкви питаются”. В условиях приходской церкви это, конечно, не посторонние люди, а свои, которым таким образом предоставлялось какое-то обеспечение. Эти нищие отличались от бродячих нищих, которые “питаются меж двор”, “в миру”, “из кусов ходят”.
Тут же стояли дома церковного пономаря, трапезника и просвирницы.
Писцовая книга 1626 г. дает нам картину процветающего села и волости, тогда как всего 13 лет назад, в январе 1613 г., Черевково подверглось опустошительному набегу польско-литовского отряда под началом атамана Яцкого, двигавшегося от Холмогор вверх по Северной Двине. Тут было бы уместно вспомнить, что это событие имело в жизни села значительные последствия. На рубеже XVI-XVII вв. священником Никольской церкви был иерей Петр. В момент нападения на село банды Яцкого Петр служил божественную литургию. “Он был захвачен злодеями, в полном священническом облачении привязан к конскому хвосту и таким образом безжалостно влачимый по улицам, окончил страдальческую жизнь свою…”.
В 1656 г., когда место погребения мученика Петра было забыто, на церковном кладбище близ храма святителя Николая по правую сторону от алтаря на поверхности земли показался уже не новый гроб. В то же время многим стал являться человек в священническом облачении, который приказывал передать священникам Черевковской церкви, чтобы они совершали панихиды над вышедшим из земли гробом. Стали также отмечаться случаи чудесного исцеления над неведомым гробом. Через год, 23 июня 1657 г., Никольская церковь сгорела от удара молнии, во время пожара одна из церковных стен упала на гроб и покрыла его горящими головнями. Когда же пожар погасили, то все присутствовавшие с удивлением увидели, что гроб нисколько не пострадал от пожара. Все это послужило толчком к тому, что над уцелевшим гробом (а к этому моменту уже никто не сомневался, что гроб принадлежит мученически умершему иерею Петру) была воздвигнута часовня. Кроме того, стали тщательно записываться все случаи чудесного исцеления, происходившие от его гроба. Таких исцелений за 60 лет, последовавших за пожаром, было записано сорок восемь. Один из списков Есиповской летописи приводит 29 случаев чудесного исцеления во второй половине XVII в.
Русская православная церковь причислила иерея Петра к лику местночтимых святых. День его памяти в Черевкове отмечается 22 июля (нового стиля), а всей Русской православной церковью священномученик иерей Петр Черевковский Сольвычегодский вспоминается в день собора Вологодских святых (третье воскресенье по Пятидесятнице). В настоящее время над могилой иерея восстановлена часовня, закрытая в советское время.
После пожара 1657 г. Никольская церковь была отстроена заново: “церковь Николая чудотворца холодная древяная шатровая о девяти главах”. Помимо девяти глав, вместо пяти у старой церкви, новый храм имел уже пять приделов: Богородицы Одигитрии, Вознесения Иисуса Христа, Ильи Пророка, Георгия Победоносца и великомучеников Флора и Лавра. На колокольне имелось восемь колоколов весом 110 пудов.
16 августа 1687 г. Черевковский погост вновь постигло несчастье. На этот раз сгорели обе церкви, как холодная Никольская, так и теплая во имя Афанасия Великого и Кирилла Александрийских. Волостной сход обратился к архиепископу Устюжскому и Тотемскому Александру с челобитной, в которой содержалась просьба благословить на строительство новых церквей. 26 октября того же года архиепископ благословил черевковских крестьян “лес ронить, и всякий припас готовить, и рубить теплую божию церковь во имя Пресвятыя Богородицы Одигитрии”. При этом архиепископ указал, что “алтарь рубить круглый, а верх рубить не шатровый”, как того требовали новые нормы строительства церковных зданий. Кроме того, преосвященный потребовал поместить в иконостасе “по правую сторону дверей царских образ Всемилостиваго Спаса, подле него образ настоящий того храма …, а по левую сторону… образ Пресвятые Богородицы…”.
Наступала зима — “приспела пора зимняя”, и быстро построить новый храм не представлялось возможным. Поэтому крестьяне вновь обратились к архиепископу с просьбой благословить их на срочное строительство малой церкви во имя святого пророка Ильи. Так как “ныне за зимним… студеным временем лесу взять негде”, они предложили использовать для быстрого строительства имевшийся в распоряжении церкви двойной избяной сруб и, прирубив к ней алтарь, таким образом разрешить создавшуюся ситуацию, отложив строительство большой церкви до лета. Так на Черевковском погосте появилась небольшая Ильинская церковь, простоявшая около 40 лет и, вероятно, сгоревшая в конце первой четверти XVIIIвека.
Документов о том, как шло строительство, к сожалению, не сохранилось, но в 1691 г. была построена деревянная Успенская церковь, которая простояла 246 лет, пока не была разобрана в 1937 г. Церковь включала в себя “три отделения: алтарь, церковь, трапеза с притвором. В длину – двадцать саженей (40 м), в ширину — девять (18 м)”. В 30-е гг. ХХ в. из лиственничных бревен церкви было сложено здание школы, частично сохранившееся до сегодняшнего дня. Успенская церковь поражала своей красотой: “она замечательна по своей древности, величественности и приличному благолепию… и по особенному благоговению к ней местных жителей” — такой отзыв о церкви содержится в “Церковноисторическом и статистическом описании церквей Сольвычегодского уезда” 1854 г. В церкви имелся резной позолоченный 2-ярусный иконостас, в составе которого были иконы известнейшего великоустюгского иконописца Стефана Соколова. Работы С.Соколова высоко ценились далеко за пределами Великого Устюга, вплоть до сибирских приходов. (Сейчас одна из икон его письма находится в коллекции Государственной Третьяковской галереи.)
Нельзя не упомянуть, что и в самой волости существовали прочные традиции иконописания. В середине XVIIв. в Черевкове насчитывалось не менее трех иконописцев. Это Михаил Анисимов Карамзин, Иван Ефимов Попов и Федор Григорьев Иконник. Для сравнения необходимо упомянуть, что в Великом Устюге, известном центре иконописи, мастера которого нередко привлекались для работ по росписи Успенского собора московского Кремля, Грановитой палаты, царского дворца в Коломенском, в тот же период насчитывалось вместе с мастерами в уезде всего 12 иконников. Таким образом, черевковские “изографы” составляли четверть всех иконописцев Великоустюжского уезда. Черевковские мастера работали не только в пределах волости, но нередко выполняли заказы далеко от родных мест. Так, например, Михаил Карамзин и Иван Попов в 1650 г. писали иконы для четырехъярусного иконостаса деревянной церкви Иоанна Предтечи в Хаврогорском погосте Холмогорского уезда.
Пока не установлено происхождение еще одного иконописца — Анисима Карамзина, который в 1652 г. по заказу сольвычегодского купца Ивана Ермолаева написал первую икону Прокопия Устьянского для Введенской приходской церкви с. Верюги (Бестужево), где хранились мощи святого. Можно лишь предполагать, что А. Карамзин тоже был черевковцем. На это наводит, во-первых, его имя и фамилия — он мог быть отцом упомянутого выше Михаила Анисимова Карамзина, причем оба могли происходить из семьи черевковского священника Федора Карамзина; во-вторых, близость с. Верюги к Черевкову (около 80 верст) по тракту, связывавшему Черевково с Вельском (для написания иконы был привлечен мастер из ближайшего центра иконописи).
Одним из самых значительных событий второй половины XVII столетия был раскол в Русской православной церкви, ставший причиной религиозного раскола в самом обществе. Масштабы этого явления необычайны. Отрицательное отношение к церковной реформе привело к тому, что часть населения и духовенства отказались признать каноничность изменений. Этот отказ означал “бунт”, неподчинение церковным властям. Начавшись как догматические разногласия в среде единомышленников, спор вскоре стал носить характер внутрицерковного раскола, а затем был вынесен в общество, где приобрел еще одну, чрезвычайно важную черту: идеология и психология сторонников “старого обряда” вобрала в себя элементы социального протеста низов, аккумулировало растущее недовольство различных слоев и групп населения, которое с трудом приспосабливалось к многочисленным переменам. Именно это обстоятельство придало расколу масштаб и глубину.
Чрезвычайно важен вопрос об истоках раскола: он таились в особенностях русской религиозности и в той духовно-религиозной напряженности, которая возникла во времена позднего средневековья. Сама эта напряженность – прямое следствие тех мессианских идей, которые в конце XVв. проникли в русское общество, особенно в его властную и интеллектуальную элиту. Московское царство считалось последним православным царством, законным преемником Первого и Второго Рима, а московский государь — единственным охранителем “большого православия”. Известна знаменитая “формула” монаха псковского Елизарова монастыря Филофея: “Два Рима пали, третий стоит, а четвертому — не бывать!”. Все эти идеи тяготели над правителями и их подданными, рождая ощущение избранности и особой ответственности за судьбы истинного христианства. События начала века преумножили и обострили это ощущение: Смута воспринималась как наказание за грехи, при этом особый смысл приобрела последняя часть высказывания Филофея: “Четвертому Риму не бывать”. В интерпретации книжников Бог, “понаказав” русских людей Смутой, простил их в своем великом милосердии. Но то было последнее прощение: новое умножение грехов должно было обернуться уже безвозвратным падением Третьего Рима; с падением же Москвы, единственного и последнего православного царства, должна была закончиться священная история и начаться царство Антихриста. Получали все большее распространение пророчества о скором конце света и наступлении Страшного суда, во время которого спасутся лишь истинные праведники.
Однако выводы из этого делались разные. Явились сторонники молитвенного ухода, полного разрыва с греховным “миром”. Это была крайняя модель спасения, связанная с именем одного из ее ревностных проповедников, старца Капитона. Капитон — основатель Колясниковской пустыни около с. Данилова Ярославской епархии. Он, в частности, ввел пост в субботу и заложил основы учения о беспоповщине. В учении Капитона и в будущих старообрядческих “гарях” — актах “спасения огнем”, самосожжениях — исследователи справедливо видят духовную преемственность.
Другие подвижники видели возможность спасения в достижении религиознонравственного совершенства, в искоренении пороков, проникших в церковь и государство, в обретении благочестия и благочиния. В их проповеди уже ощутимы черты “нового времени”: спасение “греховного мира” видится не в бегстве от него, а в активном его исправлении. Цель таких ревнителей — не индивидуальное спасение “душеньки у Христа за пазухови”, а устроение для всех и во всем жизни по-божески, “во всяком благочестии и чистоте”, создание Православного царства. Формируется новый тип русского подвижника, ревнителя-проповедника, идущего к пастве с учительным словом.
По мнению подвижников, для устроения такой жизни прежде всего полагалось навести порядок в самой церкви. К этому времени в обрядах и богослужебных книгах накопились значительные расхождения, самыми существенными из которых были признаны расхождения между московской и греческой церквами. Исторически они были вызваны тем, что к моменту падения Константинополя в русской митрополии не успел утвердиться Новоиерусалимский устав, вытеснивший в Византии прежний, Константинопольский, воспринятый восточными славянами в момент крещения. С течением времени русская церковь стала воспринимать свой обряд как более правильный, “не искаженный” никакими сомнительными новшествами. Подобная позиция вела к изоляции московских государей и русской церкви в православном мире. Однако парадоксальность ситуации заключалась в том, что она усиливала ощущение исключительности и давала возможность сохранить самобытность во враждебном иноверческом окружении.
В 1653-56 гг. патриарх Никон с присущей ему энергией и властностью проводил церковно-обрядовую реформу. Под его давлением высшее духовенство признало необходимость исправления церковных обрядов “по греческим образцам”. Особенно большое волнение вызвала смена двуперстного знамения на триперстное, противоречившее постановлению Стоглавого собора: “Да будет проклят тот, кто крестится не двумя персты”. Чувства, охватившие всех ревнителей святорусской старины, очень образно выразил в своем “Житии” протопоп Аввакум: “Видим, что зима хочет быть: сердце озябло и ноги задрожали”.
Наряду с реформой обряда началась “книжная справа” — сверка и исправление богослужебных книг по древним оригиналам. К участию в “справе” были привлечены греческие и киевские ученые монахи.
Реформа была активно поддержана царем Алексеем Михайловичем. Его идеалом государя был Иван IV. Он живо интересовался историей царствования своего “прадеда”, завидовал его “грозности” и с глубоким уважением относился к тем территориальным приобретениям, которые были осуществлены его суровым предшественником на царском троне. “Тишайший” государь видел свою задачу в продолжении имперской политики Русского государства, в завоевании новых территорий, выходе к теплым морям. Царская власть претендовала на создание Вселенского православного царства во главе с Романовыми. В это царство должны были входить помимо России Украина, Молдавия, Болгария, Греция и территория Константинополя (с контролем черноморских проливов). Амбиции Алексея Михайловича здесь совпадали с устремлениями патриарха Никона, который рассчитывал стать неким православным подобием католического папы. Но для того, чтобы политика присоединения южных земель не выглядела откровенно захватнической, нужно было придти в страны единоверцев с той же религиозной обрядностью, что и у последних. То есть не выглядеть “двоюродными” братьями по вере, а соответствовать их религиозным канонам как по духу, так и по букве. Именно в этом, в великодержавных интересах царя и его идейного “собинного друга”, заключается, на мой взгляд, трагедия русского раскола, воздействие которой определили весь ход русской истории на триста лет вперед.
Старообрядчество на Севере имело мощную базу. Восемь лет держал осаду Соловецкий монастырь, восставший против церковной реформы. Во многих селах и деревнях сторонники старого обряда уходили в леса, в раскольничьи скиты. Имели место многочисленные акты самосожжения целыми десятками, сотнями, а в отдельных случаях даже тысячами (!) человек. Преследования старообрядцев окружили их ореолом мученичества, ореолом страдания за истину, героизма, а эти проявления человеческого духа всегда возбуждали и будут возбуждать эмоции восторга, привлекали и будут привлекать человеческие сердца. Власть зажгла костер для мученика раскола – протопопа Аввакума, и этот костер целое столетие бушевал на русской земле, уже против воли государственной власти. До нас дошло мало документов, которые могли бы осветить отношение и участие населения Черевковской волости к расколу, но эти события не обошли Черевково стороной.
В Российском государственном архиве древних актов в фонде “Раскольничьи дела” хранится “Дело о самосожжении крестьян Черевковской волости”. Из него следует, что черевковцы были последовательны в отстаивании своих убеждений, избрав при этом самую крайнюю, непримиримую форму протеста, свойственную людям прямым, твердым в своих жизненных принципах. По-видимому, проповеди протопопа Аввакума, проезжавшего через Черевково в ссылку на Мезень осенью 1664 г. и возвращавшегося в Москву тем же путем в 1666 г. нашли здесь благодатную почву. Аввакум ободрял самосожжения, убеждал не бояться смерти: “ Боисья пещи той? Дерзай, плюнь на нее – небось! До пещи страх-от, а егда в нея вошел, тогда и забыл вся”.
В деревне Савинской на речке Лудонге, расположенной в пяти верстах от Черевковского погоста, в доме черносошного крестьянина Степана Афанасьевича Чайкина, 25 марта 1690 г. собралось 212 крестьян Черевковской и соседних с ней волостей, решительных сторонников старой веры. В третьем часу дня, закрывшись в доме, старообрядцы, подожгли избу, в которой они и сгорели. (Примечательно, как долго хранит народная память следы трагических событий: даже в 1914 г. дер. Савинская упоминается в материалах земского статистического обследования Черевковской волости как СавинскаяПогорелка; более того, сегодня она уже называется просто Погорелка, а древнее название Савинская практически забыто. — В. Щ.). В числе погибших мужчин, женщин и детей 183 человека — крестьяне Черевковской волости, 13 чел. — из Пермогорья, 9 — из Лябельской волости, 6 — из Сидоровой Едомы и одна женщина из Ракулки. Имена большинства сгоревших неизвестны, но в документах Устюжского Троице-Гледенского монастыря сохранилась “Роспись сгоревшим 25 марта 1690 года крестьянам Черевковской волости”. В ней помимо Степана Чайкина упомянуты Василий и Афанасий Федоровы дети Медведниковы, крестьяне деревни Емельяновской, Иван Стефанов Спиридонов с братьями из деревни Трофимовская и сосед Чайкиных Борис Сергеев Смольников.
Нельзя категорически утверждать, что “гари” были самоцелью староверов. Как правило, самосожжения происходили тогда, когда старообрядцы оказывались в безвыходной ситуации, преследуемые или окруженные воинскими командами. О наличии вблизи Черевкова такой команды в 1690 г. в сохранившихся документах не говорится. Но, судя по свидетельству купца Максима Данилова Пивоварова, приведенному Дмитрием Ростовским в книге “Розыск о раскольнической брынской вере”, и в этом случае старообрядцам угрожал захват со стороны карательной экспедиции, направленной Великоустюжским воеводой. “По изветам сотских волостей тех и крестьян известно было воеводе…, что живут в лесах (Черевковской волости – В.Щ.) раскольщики; и он, воевода, посылал к ним людей для взятья тех раскольщиков в город; и они, раскольщики, учинилися ослушны… Посланные же от воеводы егда хотели взять их, они раскольщики учинилися сильны и не дались; …и те свои храмины… обволокли соломою и зажгли, и сами в них сгорели…”.
Сразу же после трагических событий 25 марта началось расследование всех обстоятельств дела. По указу архиепископа Великоустюжского во все соседние с Черевковом волости уже 31 марта были направлены дознаватели, которые требовали от местных священников и волостных властей сведения о крестьянах, выезжавших 25 марта в Черевково и не вернувшихся к постоянному месту жительства.
Устюжский воевода Юрий Селиванов немедленно информировал о случившемся российских царей Ивана и Петра Алексеевичей:
“Великим Государям Царям и Великим князьям Иоанну Алексеевичу и Петру Алексеевичу всея Великия и Малыя и Белыя России. Самодержцам холоп Ваш Юшко Селиванов челом бьет. В нынешнем, Государи, во 198 году Марта в 28 день по писму из Розряду богомольца Вашего преосвященнаго Александра архиепископа Великоустюжскаго и Тотемскаго и по моей холопа Вашего посылке с посланными его архиерейскаго дому с игуменом Рафаилом и с иными его людьми Устюжскими стрельцы, пятьдесятник Ивашко Квашнин с товарыщи о церковных раскольниках подали мне холопу Вашему доезд за руками: в Устюжском де уезде в Черевковской волости в доме Стенки Чайкина Марта в 25 день в третьем часу дня церковные раскольники сожглись сами мужеска и женска полу и младенцев — Черевковской волости 183 человека, Ракулской волости — одна жонка, Сидоровой Едомы – 6 человек, Лябельской волости — 9 человек, Пермогорской волости — 13 человек, а сколко, Государи, иных волостей Устюжского же уезда, также иных городов и уездов пришлых людей в том доме згорело, для подлинного розыску послал я, холоп Ваш, в тое и в иные волости и для сыску церковных раскольников Приказной избы подьячего Дмитрея Шаврина: хто имяны той и иных волостей крестьяне и которых деревень жители в том расколе сожглись и хто их такой прелести научал и в доме ж их хто владельцы остались и почему с деревенских их жеребьев Ваших Государевых доходов в год сходило, да что, Государи, по сыску объявитца, и о том к Вам, к Великим Государям, к Москве, я, холоп Ваш, писать буду не замотчав. А сее, Государи, отписку велел я, холоп Ваш, подать в Устюжском приказе думному Вашему дьяку Емельяну Игнатьевичу Украинцову с товарыщи”.
Примечательно, что царь Петр, будучи даже в молодости весьма прагматичным, совершенно иначе относился к старообрядцам, нежели его предшественница царевна Софья. Известно, что принятый Софьей в 1685 г. указ по борьбе со староверами предусматривал жесточайшие наказания “отступникам” от веры вплоть до сжигания на костре. Петр подходил к старообрядцам, прежде всего, как к налогоплательщикам. Поэтому в апреле 1690 г. появился следующий документ:
“Великие Государи, слушав сей отписки в Передней, указали, и бояре приговорили: послать свою Великих Государей грамоту на Устюг к воеводе, не велеть ему и иным в Устюжский уезд впредь до их Великих Государей указу посылать подьячих и приставов для проведывания про раскольщиков, потому что известно им Великим Государям учинилось, что от подьячих и от приставов в таких посылках чинятца крестьянам от их воровства и приметок многое разорение и убытки, а что впредь учнет чинитца и где явятца по изветам раскольщики и о том бы к ним Великим Государям писать; да и переписывать бы дворов беглых крестьян и которые де буде пожглись за раскол не велеть, для того чтобы он тою своею перепискою не учинил збору стрелецких денег остановки (выделено мной — В. Щ.) и не привел бы тех волостей крестьян к огурству в платеже тех стрелецких денег.
Грамота на Устюг с прописанием сей пометы столнику и воеводе Юрию Романовичу Селиванову от 24 апреля 7198 г. за приписью дьяка Бориса Михайлова”.
Но, как водится, и сейчас на Руси: “до Бога высоко, а до царя далеко”. Видимо, Юрий Селиванов во ввереных ему владениях полагался только на себя и свое мнение, а царское слово было для него, наверное, важным, но отнюдь не решающим. Даже получив весьма недвусмысленные указания государя о том, что сторонников старой веры не следует преследовать, он снарядил в мае в Черевково команду стрельцов с задачей изъятия хлебных запасов в хозяйствах сгоревших старообрядцев. Причем хлеб изымался не только в опустевших домах, но, главным образом, у оставшихся в живых членов семей погибших. Были реквизированы все запасы ржи и ячменя: “из дому мер по сороку, и по тридцати, и по двадцати, и по пяти”, после чего под вооруженной охраной хлеб был отправлен в Великий Устюг. Но и этого уездным властям показалось мало. В июле того же года воевода вновь направил карательную экспедицию в Черевково, теперь уже с целью конфискации всего домашнего скота в хозяйствах погибших. Тут уже взмолились все крестьяне волости и, собрав волостной сход, направили челобитную великоустюжскому преосвященному с жалобой на действия светских властей. Черевковские крестьяне писали, что в результате таких действий уцелевшие “крестьянишка те свои деревнишка хотят пометать впусте и брести врознь…И нам бы, осталым крестьянишкам, вконец не разориться…”.
Несмотря на то, что “гарь” 1690 г. унесла наиболее стойких сторонников “старой веры”, с этой поры Черевковская волость стала одним из основных центров старообрядчества на Русском Севере и продолжала оставаться таковым вплоть до 30-х гг. ХХ в.
По поводу черевковской “гари” 1690 г. хотелось бы заметить еще следующее. В отечественной историографии с легкой руки таких известных дореволюционных исследователей как Х.М. Лопарев и Д.И. Сапожников прочно утвердилось мнение о том, что в конце XVIIв. в Черевкове имели место два самосожжения: одно — в 1688 или 1689 гг., второе – в 1690 г. Причем первое, якобы, унесло жизни 300 человек. Вслед за Лопаревым и Сапожниковым эта версия повторялась и в работах ряда современных историков, в частности Ю.В. Гагарина и А.В. Камкина.
Следует пояснить, что дореволюционные историки механически объединили сведения об одном и том же событии, полученные из разных источников: из публикации 1882 г. Е. В. Барсова архивного “Дела о самосожжении крестьян Черевковской волости” и книги Дмитрия Ростовского “О раскольнической брынской вере…”, достоверность которых явно неравнозначна: первый – строго документален, второй представляет собой публицистическое сочинение. Никто из исследователей не задумался, что, казалось бы, два разных самосожжения очень похожи друг на друга: произошли в одном месте, очень близки даты происшествий, похожи и цифры погибших – 212 и 300 чел. Ориентиром, вероятно, служили только даты: 1688-89 гг. и 1690 г.
В пользу утверждения, что самосожжение в XVIIв. в Черевкове все-таки было одно, говорит тот факт, что Дмитрий Ростовский описывал, во-первых, только одну черевковскую гарь, во-вторых, со слов прибывшего к нему купца из Устюга: “во 196 или во 197 годех (сказать де подлинно года не упомню)” и, в-третьих, спустя 19 лет после “гари” — в 1709 г. Если бы “гарей” (тем более таких крупных) было две, то наверняка рассказчик, житель Великого Устюга, должен был знать и о второй, о чем не преминул бы сообщить архиепископу Дмитрию. Еще одним доказательством, пусть косвенным, служит и то, что в челобитной крестьян Черевкова от 24 июля 1690 г., которая цитировалась выше, совершенно не говорилось о том, что год-два назад в Черевкове произошла аналогичная драма. Представляется, что крестьяне, ссылаясь на трудности по выплате податей в связи с гибелью большого числа односельчан, должны были бы упомянуть о еще больших людских потерях волости в недавнем прошлом, чтобы подчеркнуть сложность своего положения.
В XVIIв. волость была крупным поставщиком хлеба, в среднем на один двор здесь приходилось 7,35 десятин пахотной земли (около 7,5 гектаров) и 14,5 десятин сенокосных угодий. В основном, сеяли рожь, ячмень, овес, в меньшей степени — пшеницу и горох. Значительными были посевы льна и конопли. На приусадебных землях, которые составляли в среднем от одной восьмой до четверти десятины, выращивали репу, капусту, лук, хмель.
В XVIIв. система земледелия была трехпольной, измерялось одно поле, а в двух других (“а в дву по тому ж”) считалось столько же. Мерой площади являлась четь — половина десятины (десятина равняется 1,092 гектара), при этом учитывалось качество земли: “добрая”, “середняя”, “худая”, “добре худая”. В Черевковской волости практически все земли были “середними”. (в соседней волости Сидорова Едома все земли числились “худыми”). Всего за волостью по переписи 1626 г. числилось 6440 чети или 3220 десятин в трех полях. Трехпольная система подразумевала: одно поле яровое, второе — озимое и третье поле — под паром. Засевая озимое и яровое поля, паровое поле оставляли отдыхать. За паром ухаживали особенно тщательно, его трижды пахали и боронили. На все три поля в больших количествах вносился навоз. Как вспомогательная форма продолжало существовать подсечное земледелие. С помощью подсеки в оборот вовлекались новые земельные площади, которые до очередной переписи не облагались налогом. Первые два года подсека-новина давала хорошие урожаи без внесения навоза, только за счет удобрения золой сожженных деревьев. Виды подсек зависели от возраста леса. Наибольшие урожаи получали после рубки и выжига 50-летнего леса (ржи – около 26 ц/га, овса – 57 ц/га); а после 200-летнего “подстоя”, который не вырубался, а лишь “очерчивался” отрезом или чертежом, — до 52-65 ц/га, однако это были одноразовые урожаи. Иногда после первого урожая подсека забрасывалась в залежь – на отдых и подыскивался новый участок.
Общий график полевых работ складывался следующим образом: в начале мая производилась весенняя вспашка ярового поля и весенняя бороньба, в конце мая — начале июня — обработка парового клина, в начале июня начиналась вывозка навоза под озимь, а по истечении некоторого времени (в середине июня) начиналась его запашка и бороньба, в конце июля пашня готовилась под озимь, а в конце июля – начале августа начиналась жатва озимых хлебов, в середине августа их свозили в скирды. В начале зимы хлеб возили в гумно, перед обмолотом снопы сажали в овин на жерди-колосники, колосьями вверх. Под полым овином была печь-каменка, ее топили березовыми дровами, чтобы не было искр; дым в овин проникал в отверстия-щели у стен. За ночь снопы высыхали, и зерно при обмолоте хорошо отделялось.
Урожай измерялся в так называемых “самах”: сам — 3, сам — 4; то есть посеяв одну часть (сам), собрали 3 или 4 части. Средняя урожайность ячменя составляла сам — 4, ржи — сам — 5, в хорошие годы урожайность ржи доходила до сам — 10. Несложные расчеты при урожайности сам — 5 и норме высева 9 пудов на десятину показывают, что черевковские крестьяне с двух полей получали 96300 пудов (1541 тонна), за вычетом пятой части на семена — 77040 пудов (1233 тонны). В переводе на современные единицы средняя урожайность зерновых в Черевковской волости в XVIIв. составляла 7 центнеров с гектара. На хозяйство в среднем приходилось 177 пудов или около 3 тонн зерновых, которые шли на питание и на продажу. Для питания на семью из 6 человек в течение года было достаточно 1,5 тонн зерна, то есть половины от собранного, остальное черевковцы могли с выгодой для себя продать на рынке. “В 1637 г. крестьянин Черевковской волости Мысовой привез в Устюг 200 мер ржи и ячменя… Устюжанин Ходутин в июне 1637 г. повез в Холмогоры из Устюга 150 мер ржи, в Черевкове взял новый груз: ржи 150 мер, ячменя 200 мер, пшеницы 15 мер.”.
Наряду с полевой землей каждое крестьянское хозяйство имело в своем распоряжении сенокосные угодья. Единицей наделения сенокосами служила выть, на нее давалось 40 копен сена, копна считалась за 5 пудов. Выделенный крестьянскому хозяйству надел для сенокоса входил в общее тягловое обложение, именовавшееся “в живущем”. Но иногда этот участок давал сена больше, чем это было предусмотрено при распределении угодий. В этом случае за лишнее скошенное сено дворовладелец был обязан заплатить дополнительный налог, составлявший полденьги за копну. Когда же участок не давал положенного на выть сена, то вместо него крестьянин наделялся переложной землей.
Применялась также другая система измерения сенокосных угодий: считалось, например, что с одной десятины в среднем собиралось 10 копен сена. Таким образом, можно было подсчитать площадь сенокосов на неудобьях — “меж поль, по врагу”, как писалось в писцовых книгах. За волостью числилось сенокосов на 14293 копны, что можно приравнять к 1430 десятинам.
Кроме того, каждая деревня располагала лесными угодьями. Лес делился на пашенный, то есть пригодный под пашню и сенокос, и непашенный, предназначенный, прежде всего, для заготовки “древяного” и “бревяного” леса. Черевковская волость располагала 481 десятиной пашенного леса и 980 десятинами непашенного леса.
Каждая семья держала не менее 2 лошадей и 2-3 голов крупного рогатого скота, а также большое количество овец. Е.Н. Бакланова отметила прямо пропорциональную зависимость между величиной озимого посева и количеством рабочего, а также молочного скота: “С увеличением посева в 1,5 — 2 раза поголовье скота увеличивается во столько же раз. Следовательно, поголовье скота и прежде всего рабочего обусловливалось… размером посева, а в конечном счете величиной надела”. Такое количество скота и сенокосов объясняется достаточно прозаично: для удобрения пашни был крайне необходим навоз. “Навоз составляет альфу и омегу здешнего крестьянского хозяйства. Громадное количество крестьянских хозяйств… скорее останется без хлеба, который всегда можно добыть, чем без сена, которое в зимнее время продается иногда дорого и в ограниченном количестве”. Хозяйство, располагающее меньшим количеством сельскохозяйственных угодий, считалось бедным: “Крестьянин, имеющий 3 с лишним десятины пахоты говорит, что они, “на тех деревнях живучи, обнищали и обсиротали и скотишка отбыли”, а скота у него было 4 лошади тяглых да рогатого большого и малого — 20”. Следовало бы отметить, что навозом удобрялась не только пашня, но и сенокосные площади.
Оживленная торговля имела место на Черевковском торжке по воскресным и праздничным дням. В 1626 г. на погосте числилось 15 торговых лавок и 4 амбара. Сохранилась таможенная книга Черевковской волости за 1671-1672 гг., которая свидетельствует о широких масштабах торговли в Черевкове. Скот сбывался также в Устюге, Сольвычегодске и других городах. Так, в Устюге 25 мая 1635 г. “Иван Емельянов … купил у черевковца Якова Аксенова 6 быков, цена 6 рублей”, 5 июля 1650 г. “черевковец Пьянко Худяков явил продать 10 скотин рогатых, цена 35 рублей”, 14 августа 1677 г. “Черевковской волости крестьянин Антон Артемьев да Алексей Иванов явили скота рогатого 8 быков, цена 18 рублей”. Существенную прибыль приносила продажа пушнины. Черевковцы промышляли “мягкую рухлядь” в далекой Сибири, ходили реками, через Урал, а также морским путем — Баренцевым и Карским морем. Представьте: расстояние — две-три тысячи верст, вдали от родных мест в течение нескольких месяцев, а то и лет. Но игра стоила свеч: 25 ноября 1635 г. в Сольвычегодске “черевковец Афонасей Дмитреев явил товару 8 сороков 27 соболей, цена 200 рублей”, 30 октября 1651 г. в Великом Устюге “Черевковской волости Семен Сергеев вышел из Сибири, а к Устюгу пришел в лодке, гребцов 2 человека, явил продать мяхкие рухляди мелочи по оценке на 30 рублей …, того же дни Черевковской волости Парфен Аникиев вышел из Сибири, к Устюгу пришел в чужой лодке, явил продать 7 сороков пупков собольих и мелочи собольи и бобрового лоскутья, всего на 50 рублей”. Правда, иногда случалось, что, преодолев трех тысяче верстный путь Северным Ледовитым океаном из “златокипящей” Мангазеи, испытав в полной мере все опасности, подстерегавшие путешественника на этом тяжелейшем пути, отважный черевковец возвращался практически с пустыми руками: 4 октября 1634 г. “пришел на вобласе из Монгазеи черевковец Завьял Наумов, товару у него мелочи и пупков собольих на 4 рубля”.
Немалый доход энергичным и предприимчивым черевковцам давали рыбные промыслы. 27 февраля 1651 г. в Сольвычегодске “черевковец Богдашко Вахромиев явил продать 80 пудов рыбы соленой трески, 20 пудов рыбы семги, 3 бочки сала ворванья, бочка трескина, 10 пудов рыбы сухие палтусины, цена всему 56 рублей”. В июле 1679 г. в Великом Устюге “Черевковской волости крестьянин Максим Алексиев Сусоровых явил и продал на Андреевской ярманке бочку трески соленой, 3 пуда пикшуев соленых, 2 пуда сала трескина, цена всему проданному товару – 3 рубля”.
Лен и коноплю крестьяне производили в основном для себя, но небольшие партии шли и на рынок. “В 1646 г. Тимофей Иванов продал на посаде Устюга 18 пудов льна из Черевковской волости. Из льна и конопли изготовляли ткань, чаще всего холст: тонкий, толстый и “хрящ”, то есть грубый”. Из овечьей шерсти ткали сукно, валяли валенки, вязали рукавицы, из овчины шили шубы и кафтаны. Партии этих товаров сосредоточивались в Устюге, затем отправлялись в сибирские города.
В Черевкове многие жители, главным образом, так называемые бобыли, то есть не имеющие своего собственного земельного надела, занимались обслуживанием торговли: были носниками-лоцманами, кормщиками-рулевыми, судовыми ярыжками-бурлаками. Зажиточные крестьяне-черевковцы открывали лавки не только в родном селе, но и в Великом Устюге. Так, семья Сусоровых держала в мясном ряду рынка Великого Устюга два лавочных места, там же торговала другая семья черевковцев — Ходутины.
Крестьянские хозяйства не только поставляли продукты своего труда на рынок, но и покупали привозные товары. Из пищевых продуктов: соль, семгу, треску, палтус, сахар, мед; промышленные изделия: топоры, серпы, косы, котлы, железо, блюда, свечи; из одежды и обуви: сапоги, пуговицы и пр.
Состоятельные семьи покупали и заграничные товары: английское сукно, голландские кружева, китайский шелк, булавки, бисер, слоновые гребни и т.д. Вот описание того, что имела семья Федора Фатьянова: “Коробья с одеждой: однорядка мужская, настафиль лазорев, цена однорядки 4 рубля; да кафтан теплой песцовой под сукном с пухом, цена кафтану 6 рублей; да шапка мужская черлена, изпод соболий с пухом, цена шапке 2 рубля; да однорядка женская, сукно аглицкое вишневое, пуговицы серебряны, цена однорядки 4 с половиной рубля; да шапка женска атласная, чревата, кружево жемчужное, цена шапке 5 рублей; да шубка женская теплая, киндашная, лазорева на песцах с пухом, пуговицы серебряные, цена шубке 6 рублей”. В другом коробе была посуда: “судов медных и оловянных, блюд и сковородок, и ендовок, и братин, и стаканов на пять рублей с полтиною”.
Первая четверть XVIII века прошла под знаком петровских реформ. Российское государство полностью и навсегда изменило свой облик.
Русский Север не остался в стороне от масштабных петровских преобразований, на его уезды и волости легло резко увеличившееся бремя государственных расходов. Значительно уменьшилось население северного региона. Основными причинами ухудшения демографической ситуации были:
Существенно изменилась и экономическая ситуация. Постепенно стала падать роль Архангельска как крупнейшего порта, осуществлявшего основные внешнеторговые операции, а вместе с этим и значение Северной Двины как важной транспортной магистрали России. В 1710 г. было запрещено вывозить через Архангельск хлеб; указом 1713 г. русским купцам предписывалось привозить пеньку и юфть не в Архангельск, а в Петербург. Позднее этот указ распространился и на икру, клей, поташ, смолу, щетину, составлявшие государственную монополию. В 1722 г. вообще было запрещено возить товары в Архангельск, за исключением только подвоза их из ближайших к нему областей. Принимались и другие дискриминационные по отношению к северному порту меры. Так, товары, направлявшиеся в Петербург для экспорта, не облагались внутренними таможенными сборами, а вывозная пошлина с них была снижена в 1720 г. наполовину. В то же время в Архангельске сохранялась полная пошлина с обязательной уплатой ее ефимками.
Все эти меры принесли свои плоды, крайне негативно сказавшиеся на внешнеторговом обороте Архангельского порта. Если в 1716-1720 гг. в Архангельск прибывало ежегодно в среднем около 140-150 торговых судов, то уже в 1721-1725 гг. — лишь около 50.
Существенно выросли налоги, как изменилась и сама система налогообложения. Вместо подворного в ноябре 1718 г. введено подушное обложение. В целях выяснения численности податного населения стали проводиться переписи. Первый опыт такой переписи был проведен в 1717 г., но он дал такие результаты, что Петр вынужден был их аннулировать и провести в 1719-1721 гг. ревизию переписи, что и привело к появлению специфического термина — ревизские сказки. Всего в течение XVIII-XIXвв. было проведено десять переписей, последняя из них, десятая, проводилась накануне отмены крепостного права в 1857-1858 гг.
Результаты первой переписи по Черевковской волости дают следующие результаты:
“Всего в Черевковской волости церковных, причетнических, черносошных крестьянских, посадских монастырских и гостиной сотни Грудцына половничьих и приставных бобыльих и нищенских 310 дворов да мирская земская изба и богадельня”:
| Во дворах людей | Мужеска | Женска |
|---|---|---|
| Малолетних до 5 лет | 118 | 130 |
| 5 – 10 лет | 115 | 99 |
| 10 – 15 лет | 81 | 76 |
| 15 – 20 лет | 73 | 95 |
| 20 – 25 лет | 39 | 54 |
| 25 – 50 лет | 299 | 343 |
| 50 лет и старше | 100 | 93 |
| Итого | 825 | 890 |
Для сравнения стоит перевернуть страницу в цитируемой “Переписной книге черносошных крестьян Черевковской волости” 1717 г., и мы увидим, как резко изменилась картина за 40 лет, прошедших с момента последней переписи 1677 г. Далее в книге следует ссылка на количество населения волости в 1677 г.:
| Дворы | Мужчин | |
| Церковных причетников | 7 | 20 |
| На погосте дворов бобыльих | 39 | 67 |
| Для мирских советов и сборов мирская земская изба | 1 | 2 |
| Черносошных крестьянских тяглых | 412 | 1241 |
| Крестьянских половничьих | 9 | 22 |
| Устюжанина посадского человека половничьих | 1 | 2 |
| Гостиной сотни Грудцына половничьих | 3 | 7 |
| Монастырских половничьих | 8 | 22 |
| Церковных половничьих | 2 | 8 |
| Итого | 482 | 1391 |
Количество дворов уменьшилось более чем на треть – на 36%: с 482 дворов в 1677 г. до 310 – в 1717 г.; количество мужского населения — на 41%: с 1391 человека до 825 чел.
Выйти на уровень населения конца XVIIв. волость не смогла даже через 30 лет. По результатам 2-й ревизии 1748 г. в волости насчитывалось 1989 человек.
Тем не менее, несмотря на все трудности, Черевковская волость продолжала развиваться. Так, в 1727 г. в селе рядом с деревянной Успенской церковью было начато строительство каменного храма, который после окончания строительства в 1731 г. была освящен во имя Св. Троицы. В 1763 г. к церкви была пристроена колокольня. Церковь была холодной, но в 1765 г. к храму были пристроены два теплых придела: левый — Николая Чудотворца и правый — Ильи Пророка. Косвенным образом факт строительства нового храма и его расширения свидетельствует о росте доходов крестьян волости, на деньги которых он строился.
В 1731 г. в дер. Ляхово была построена часовня во имя Николая Чудотворца. Ляховская часовня была последней, построенной в Черевковской волости в XVIII-XIX вв. 10 июня 1734 г. последовал императорский указ, запрещавший строительство часовен “в городах, селениях и деревнях, и других местах нигде, никому, на новых и на старых местах, вместо старых… отнюдь строить не велено”. Тем самым правительство хотело в корне пресечь любую попытку строительства старообрядческих культовых зданий, полагая, что часовни, особенно в удаленных от повседневного контроля властей местностях, могут стать опорными пунктами распространения старообрядчества.
Преследования сторонников “древлего благочестия” продолжались как в течение царствования Петра I, несмотря на сравнительно более веротерпимую политику самодержца (по сравнению с его предшественниками), так и его преемниками. В особенности репрессии усилились после 1718 г., когда выяснилось, что староверы оказались замешанными в дело царевича Алексея. Поэтому старообрядцы уходили во все более глухие места, стараясь скрыться от преследования властей. Одним из таких мест стало Верхнее Подвинье (Черевковская и соседние с ней волости). С одной стороны, таежная глушь на стыке Великоустюжской и Архангелогородской епархий надежно защищала староверов от посягательств духовных и светских властей на их свободу, с другой – благодаря близости Северной Двины, основной транспортной артерии Центрального Поморья, они не лишались свободы маневра и могли почти беспрепятственно поддерживать отношения со своими сторонниками практически по всей территории Русского Севера.
Власти стремились действовать настойчиво и активно. В августе 1723 г. преосвященный Боголеп, архиепископ Великоустюжский и Тотемский, направил в Черевковскую волость воинскую команду для “сыску раскольников”. Прибыв на место и взяв в понятые местного священника, сотского и пятидесятских, команда обнаружила, что в одном из домов деревни Нестеровской заперлись, приготовившись к самосожжению 25 старообрядцев. На все увещевания и требования подчиниться, староверы ответили отказом. Как только воинская команда приблизилась к избе, старообрядцы оказали вооруженное сопротивление, открыв ружейный огонь, а затем подожгли избу. Спасти не удалось никого.
В начале 40-х гг. XVIIIв. в районы Верхнего Подвинья заметно увеличился приток старообрядцев из Выговской обители. Здесь в конце 30-х гг. XVIIIв. один из видных деятелей выговского Богоявленского общежительства старец Филипп столкнулся после смерти руководителя общины Андрея Денисова с его братом Семеном в борьбе за руководство общиной. В 1737 г. Филипп и группа его сторонников покинули общежительство и основали собственный скит. Год спустя, когда выговские лидеры пошли на принципиальную уступку властям и восстановили в своей церковной службе обязательную молитву за царя, Филипп решительно выступил против политики компромиссов. Так родилось наиболее радикальное направление беспоповства — филипповское согласие, стоявшее на ортодоксальных позициях раннего Выга. Разногласия с руководителями Выговской обители и преследования со стороны властей вынудили филипповцев искать для себя другие прибежища. Одним из таких мест и стали верховья Северной Двины.
26 октября 1742 г. в Устюжскую провинциальную канцелярию был доставлен задержанный старообрядец, 18-летний крестьянин дер. Нестеровская (той же Нестеровской, где за 20 лет до этого произошло самосожжение! – В.Щ.) Черевковской волости Ефим Никитин сын Засухин. Задержанный сообщил, что на притоке р.Сетры — речке Пойле (выше Уфтюжской волости) находится скит, где скрываются 25 старообрядцев. Тут же была снаряжена команда, которая прибыла в указанное место. Старообрядцы встретили прибывших неприветливо, заявив, что “за древнее благочестие, за старопечатныя книги и за двоеперстное сложение креста он готовы сжечься”. После короткой перестрелки староверы подожгли избу. Сгорел 21 человек, четверых удалось спасти, но один из спасенных, родной брат Ефима Засухина Терентий, заколол себя ножом и спустя четыре часа умер, “радуясь, что так над собою учинить ему удалось смертную язву”. Остальные спасенные показали, что наставником скита был выходец из ВыгоЛексинского старообрядческого общежительства, крестьянин Великоустюжского уезда Осип Сергеев Смиренников.
Репрессии продолжались и в следующем году. Так, 26 июля 1743 г. команда Великоустюжской канцелярии обнаружила на речке Авнюге, левом притоке Северной Двины, в 25 верстах от Черевкова новый старообрядческий скит. Когда команда подъехала к избе, из окна выглянул старец, который “с яростию стал… разными лаяниями бранить святую церковь и возводить хулу на святейшего патриарха Никона, преосвященного митрополита Дмитрия Ростовского и архиепископа Нижегородского Питирима…”. На вопрос начальника команды, кто он и сколько с ним человек в избе, тот ответил, что “родом он из Каргопольского уезда из Даниловского скита, что на Выге; собралось же с ним мужеска полу 7, а женска — 12 человек”. Несмотря на все уговоры, старец поджег избу, все девятнадцать человек погибли.
Всего же карательной экспедиции удалось выявить 119 старообрядцев, из них в Черевковской волости — 16, в Пермогорской — 12, в Уфтюжском Верхнем приходе — 9 и в Нижнем — 82 чел. Кроме того, был обнаружен еще один скит в Черевковской волости — на речке Сунга.
3 декабря того же года Устюжская провинциальная канцелярия заявила, что по сообщению крестьянина Кирилла Большакова на его оброчной рыбной ловле по р. Мотьма (левый приток р. Уфтюга) имеется староверческий скит, где проживают 7 сторонников “старой веры”. Кроме того, по его словам, “с Черевковской стороны бежит народ и съезжается зачем-то в Уфтюжскую волость…” Немедленно туда была направлена воинская команда, которая по прибытии 13 декабря на Уфтюгу установила: в дер. Огарковой, что в 5 верстах от церкви, в доме крестьянина Григория Киржина собралось 64 человека во главе со своим наставником, бобылем той же волости Насоном Масловым с целью самосожжения. Начальник воинской команды принял решение взять дом приступом, но отложил выполнение до утра следующего дня. Всю ночь старообрядцы решали, что им следует предпринять в создавшейся ситуации. Вначале они хотели тайно выбраться из дома, ставшего для них западней, и уйти в скит на Мотьму, отстоящий от дер. Огарковой на расстоянии 115 верст. Но взвесив все возможности, старообрядцы поняли, что, даже вырвавшись из кольца, они не смогут преодолеть такое расстояние, не будучи настигнутыми по пути. Поэтому утром 14 декабря изба была подожжена, и “солдаты и крестьяне, прибежавшие на помощь, увидали, что весь уже скит объят пламенем и нет возможности пробраться вовнутрь его”. Однако трех человек: “одного парня, бабу и девку” им все-таки удалось вытащить из огня.
Продолжали действовать торговые ярмарки; черевковцы сбывали кожи, говяжье сало, рыбу вяленую и соленую, рожь, ячмень, овес как на местном рынке, так и в соседнем Красноборске, а также в Великом Устюге и Архангельске.
| Название продукта | Год | Еденица измерения | Цена Руб., коп. |
|---|---|---|---|
| Рожь | 1761 | Четверть | 2,25 |
| Пшеница | 1761 | Четверть | 5,40 |
| Овес | 1761 | Четверть | 1,20 |
| Горох | 1763 | Четверть | 2,35 |
| Свечи сальные | 1765 | Пуд | 2,40 |
| Масло коровье | 1766 | Пуд | 2,00 |
| Масло деревянное | 1705 | Пуд | 6,00 |
| Масло льняное | 1766 | Пуд | 1,80 |
| Семга | 1761 | Пуд | 2,50 |
| Треска | 1702 | Пуд | 0,30 |
| Палтус | 1711 | Пуд | 0,60 |
| Икра нельмы | 1711 | Пуд | 1,20 |
| Икра сиговая | 1711 | Пуд | 1,60 |
| Сало ворванье | 1761 | Пуд | 1,80 |
| Вино горячее | 1761 | Ведро | 0,90 |
| Вино виноградное | 1761 | Ведро | 3,20 |
| Ладан | 1761 | Пуд | 14,40 |
| Воск | 1763 | Пуд | 7,60 |
| Мед | 1761 | Пуд | 1,90 |
| Железо | 1762 | Пуд | 0,65 |
| Медь | 1762 | Пуд | 8,00 |
| Фунт | 1705 | Фунт | 0,25 |
| Сахар | 1762 | Пуд | 5,80 |
| Лимоны | 1763 | 100 шт. | 11,12 |
| Яйца куриные | 1766 | 100 шт. | 0,40 |
| Огурцы | 1763 | 1000 шт. | 1,10 |
| Дрова | 1766 | Сажень | 0,40 |
| Лук | 1705 | Четверть | 1,32 |
| Лапти липовые | 1702 | 100 шт. | 0,60 |
Во второй половине XVIII в. крестьяне, в том числе и Черевковской волости, все активнее втягивались в торговлю и предпринимательство. В общественной мысли страны обсуждался вопрос о возможности крестьянской собственности на землю, поднималась новая волна крестьянского движения. Еще рано было говорить, что эти явления угрожали устоям империи и всей системы, но в правящих кругах уже осознавалось, что ими нужно научиться управлять, ставить их в рамки закона. Назрел пересмотр устаревшего Соборного Уложения 1649 г., которое за сто с лишним лет обросло массой новых законоположений, подчас противоречивших друг другу. То, что не успел осуществить Петр I, сделала Екатерина II, созвав Комиссию по разработке проекта нового Уложения. Созыв и работа в 1767-1768 гг. Уложенной Комиссии стал по праву одним из наиболее ярких шагов начального этапа екатерининского царствования.
Правительство проявило готовность услышать все оттенки общественного мнения — 564 депутата Комиссии от всех сословий империи опирались в своей законотворческой деятельности на полторы тысячи наказов. В этом грандиозном замысле нашлось место и голосу северного крестьянства: пять депутатов от государственных крестьян северных провинций прибыли в Москву для участия в работе Уложенной Комиссии. Среди них был и посланец Великоустюжской провинции — крестьянин дер. Суслоновской, Черевковской волости Василий Васильевич Ключарев.
В. Ключарев активно включился в работу Комиссии, а его выступление 18 октября 1767 г. в дискуссии о праве государственных крестьян на торговлю стало своего рода обвинением купечества Великого Устюга, Яренска и некоторых других северных городов. Ключарев нарисовал яркую и конкретную картину вторжения купечества в государственную деревню и превращения его в земле- и душевладельцев. Он показал знание статей екатерининского наказа, нашел в них обоснование своим предложениям. В его выступлении прозвучала скрытая критика ряда законов и указов, позволяющих купцам покупать в уездах земли, в результате чего они “сделались настоящими владельцами над означенными крестьянами”. Выполняя наказ своих земляков, он предложил запретить купцам владеть землями, вернуть последние “к государственным волостям”, а половников “от их невольнического рабства освободить” и впредь не позволять купцам записывать за себя государственных крестьян в половники, а позволять им лишь вольный найм.
Реальная деятельность Василия Ключарева и других крестьянских депутатов от Русского Севера позволила оказать непосредственное воздействие на осмысление проблем той эпохи различными направлениями общественной мысли России. Они сумели не только обобщить материал наказов, усилить некоторые их аспекты, но в ряде случаев выйти за рамки сословного мышления и осуществить свою, крестьянскую интерпретацию некоторых из ведущих идей Просвещения.
Необходимо отметить, что в последней четверти XVIIIвека, положение северного крестьянства существенно улучшилось. Как следствие, увеличилось население волости: по ревизии 1782 г. в волости числилось 3817 душ мужского и 4037 женского пола.
В Черевковской волости по материалам Генерального межевания 1783 г. имелось 18608 десятин земли, из них под усадьбами было занято 460 десятин, под пашней — 6994 десятин, сенных покосов — 4780 десятин, леса — 9350 десятин, неудобий — 1459 десятин.
Библиография:
Источник: Румянцевский музей
Вы можете скачать данный документ по кнопке ниже